Григорьев Владимир Анатольевич – архитектор, главный архитектор Санкт-Петербурга с 2015 года, член Объединения архитектурных мастерских, член Союза архитекторов, руководитель архитектурного бюро ООО «Григорьев и партнеры». Среди последних проектов: Дворец танцев Бориса Эйфмана (совместно с UNStudio), ТЦ Галерея. В число реализованных объектов входят: Ледовый дворец, Генеральное консульство Финляндии, «Консульская деревня» и многое другое.
Владимир Анатольевич, почему Вы решили посвятить свою жизнь архитектуре?
Я сам всю жизнь задаю себе этот вопрос. Помню, правда, что начиная с 4 класса, стал писать в школьных сочинениях, что хочу быть архитектором.
Может быть, Вас кто-то подтолкнул к выбору профессии?
Немаловажную роль сыграло то, что мой отец – инженер-конструктор, один из ведущих в городе. У него, правда, другая фамилия – Шапиро. Он, как мне кажется, исповедовал теорию, что архитектор – чуть высшая ступень, чем инженер-конструктор и для своего сына в рамках собственной сферы деятельности желал более высокого положения.
Кого Вы считаете своими учителями?
На самом деле, у меня много учителей. Я учусь до сих пор – практически на каждом проекте, в том числе, сотрудничая с иностранными проектными бюро. Но главными, пожалуй, являются Владимир Григорьевич Бедник, Владимир Азарьевич Павлов, Отто Штайдле, у которого я проработал 3 месяца в Германии, и, Юрий Константинович Митюрев, в мастерской которого я работал около двух лет – нынешний главный архитектор города, а также Ханну Лайтила.
Как развивалась Ваша карьера?
На мой взгляд, работу архитектора трудно назвать карьерой. Я окончил институт в 1983 году. Это было время, когда в архитектуре, по крайней мере, в массовой и жилищной, преобладал индустриальный метод. Индивидуальных домов строилось относительно мало. В основном, это были дома типовых серий, причем с очень ограниченными вариантами сочетания секций. На молодых специалистов это, конечно, производило гнетущее впечатление. Поэтому сразу после института я стал работать в научно-исследовательской части «ЛенНИИпроекта», под руководством Владимира Бедника, в группе, которая пыталась привнести на нашу «градостроительную почву» средовой подход. После этого, почувствовав необходимость в практической деятельности, я пошел работать в проектно-строительное объединение, к тому же, тогда это было очень модно. Казалось, если архитектор находится в гуще строительного процесса, то ему проще подстраиваться под него и можно даже попробовать изнутри тайком им управлять. Но тут началась перестройка. Люди из крупных институтов стали уходить в частную практику. Мне посчастливилось примкнуть к тандему архитекторов Митюрева и Герасимова. С ними и рядом других сотрудников мы работали несколько лет как «Персональная творческая архитектурная мастерская Митюрева». Творческие коллективы часто распадаются, чего не удалось избежать и нам. Первым решил отделиться Евгений Львович Герасимов. Затем я, в течение девяти месяцев стажировался в Германии, работая в нескольких архитектурных фирмах. По возвращении, я был приглашен в «Дом Плюс», крупнейшую тогда риэлтерскую компанию, где участвовал в развитии проекта с романтичным названием: «Дома и сады Санкт-Петербурга». Речь шла о реконструкции района Старой деревни и превращении его в некий аналог Беверли Хиллз. Как директор дочернего предприятия «Корпан», я начал полностью развивать этот проект – от привлечения средств до проектирования и параллельного осуществления расселения. К сожалению, проект оказался не жизнеспособен и не был реализован, так как, откровенно говоря, нам не удалось собрать достаточное количество денежных средств.
В 1994 году финская проектная группа «Игл Групп Интернэшнл» пригласила меня стать ее представителем в ранге директора дочернего проектного бюро. Собственно тогда я и вернулся в лоно проектирования. Спустя некоторое время появилось самостоятельное российское предприятие «Григорьев и партнеры».
Какой был Ваш первый проект? Какой проект стал первым реализованным?
Моим первым проектом был жилой дом в Пловдиве, над которым мы работали с архитектором Павловым, а первый реализованный проект – частный дом под Санкт-Петербургом.
Какой проект Вам принес известность в Санкт-Петербурге?
Я не знаю, насколько у меня вообще есть эта «известность». Я думаю, что этапным проектом был Ледовый дворец, который мы делали вместе с финнами. Я, в определенном смысле, стал ассоциироваться с этим проектом.
Какой из этапов проектирования Вам наиболее приятен?
Понимаете, слово «приятный» не очень четко отражает ситуацию, потому что «приятно» – это, когда не мучаешься, а архитектор, в основном, над проектом мучается. Причем сначала он мучается, как что-то придумать, а потом он мучается, потому, что придумал не, совсем то, что хотелось бы.
Скорее всего, приятным можно назвать окрашенный в спокойные тона период, когда основные решения уже приняты, и ты понимаешь, что они могут быть воплощены в конкретном проекте.
В чем заключаются особенности именно Вашей архитектуры? Какого стиля Вы придерживаетесь?
Если говорить о стиле, то мне нравится смешение стилей, некий mix или fusion, насколько термин «fusion» можно отнести к искусству.
Вообще, Санкт-Петербургу органична эклектика. Пожалуй, это наиболее «последовательный» исторический стиль Петербурга, который заключатся в свободном обращении со стилями или сочетании различных стилей. Мне всегда казалось, что проект нужно делать по месту. Каждое место рождает определенное к нему отношение, это зависит от собственного состояния и развития. В городе окружение рождает проект.
Зависит от настроения?
От настроения вряд ли – сегодня настроение одно, завтра другое. Скорее, это взвешенная позиция, которая является следствием функционального содержания объекта и техусловий, в которых его предполагается реализовать. Но это, скажем так, декларация, а на самом деле, очень многое зависит от вкусов заказчика.
Творческое кредо?
Кредо – всегда. Хочется всегда сделать работу как можно лучше и по возможности уважительно по отношению к заказчику и к городу.
Кого вы выделяете из современных архитекторов в России?
Есть такая довольно известная компания Eller + Eller Architekten. Когда на выставке в Мюнхене я зашел на их стенд, и дал свою визитную карточку, младший Эллер мне сказал: «Ой, знаю, знаю. В Петербурге вас всего три архитектора – Чобан, Герасимов и Григорьев» (смеется). На самом деле это, наверное, была шутка.
Не отметить Герасимова и Чобана, пожалуй, невозможно. Точнее сказать, их совместное творчество может быть отнесено к довольно редким явлением в нашей практике, ведь они достаточно разные по мировоззрению архитекторы или, по крайне мере, разные по своему жизненному пути. Но, тем не менее, они, безусловно, два ярких профессионала, а их тандем становится чем-то космическим, с точки зрения энергетики.
Как получился такой союз?
Я не знаю всех подробностей создания их союза. Познакомил нас Олег Андреевич Харченко. Сергей тогда жил в Германии. Я помню, он, будучи человеком, очень общительным, присоединился к нам, когда мы приехали на выставку Доминика Перро. Ну, а дальше… Люди одного склада тянуться друг к другу.
Как вам удается совмещать руководящую должность с непосредственным проектированием? Вы участвуете в своих проектах сами?
Мне кажется, что да.
Как вы относитесь к архитекторам-бизнесменам?
Вы знаете, мне кажется, что это противопоставление или, так сказать, конфликт не очень корректно сформулирован. На протяжении всей истории развития архитектуры очень многие архитекторы, и не только архитекторы, неравнодушно относились к деньгам.
Вопрос, в действительности, заключается в том, что такое бизнесмен в архитектуре или вообще в искусстве. Вот Гергиев – отличный бизнесмен; Спиваков, кстати, тоже, и Любимов. Бизнесмен в архитектуре, как и вообще в искусстве – это человек, который руководит творческим процессом так, чтобы это приносило деньги. При этом он настолько талантлив в организации дела, что умудряется рутинные вещи перепоручить другим людям, чтобы у самого осталось время на творчество.
Какие трудности возникают при работе с западными коллегами?
Прежде всего, различия в мировоззрении, восприятии архитектуры и в отношении к тому, что важно, а что второстепенно.
Что Вы могли бы назвать Вашими творческими удачами и неудачами?
Удачи? Да у нас вся работа – это одна большая удача, или небольшие, но последовательные удачи.
Сейчас подходит к завершению строительство ТЦ «Галерея», какие возникали сложности?
Сначала сложности были во взаимодействии с английскими архитекторами «Chapman Taylor», потому что начинали мы этот проект как местный офис, – «Local Аrchitect». И сложности были в том, что их предложения не воспринимались архитектурным сообществом, да и заказчиком, честно говоря, не вполне. Тогда было сложно представить, насколько этот проект может быть успешным. Через какое-то время ситуация изменилась и нам было предложено заниматься архитектурными вещами, в основном тем, что касается фасадов здания и его внешнего очертания, облика.
А правда ли то, что Валентина Ивановна Матвиенко повлияла на ваш проект?
Очень сильно повлияла. При проектировании мы нашли определенный пластический ход, который позволял зданию быть уместным в существующем контексте. Трактовка фасада была, безусловно, в современном стиле: стекло, камень. Когда проект был закончен, прошел экспертизу, и строительство началось, Валентина Ивановна высказала достаточно твердое мнение о том, что в данном окружении более уместным был бы дом, который носил бы черты некого историзма. В качестве примера она привела дом Герасимова на пл. Островского. Заказчиком было принято решение изменить проект, изменить фасады, а мы их полностью переработали. В качестве стилевого примера была использована послевоенная классика, т.е. переработанная, трактованная классика.
Первое желание заказчика закон? Или вы стараетесь донести до заказчика свое видение архитектуры?
Для меня этот вопрос разбивается на два этапа. Первый – это когда я пытаюсь убедить заказчика в том, что он не прав. Как правило, убедить не удается, или не в полной мере удается. После этого, мы стараемся, как можно более точно воспроизвести то, что было нами совместно принято в итоге первого периода, то, что должно быть заложено в проект.
Что вы мечтаете построить?
Мечтаю построить церковь. Мы сделали эскиз одной церкви в Парке Победы, но не знаем до сих пор, будет ли она построена. А вообще, я хотел бы построить действительно «общественное» здание, например, театр танцев, но сам, без UN Studio.
Как вы видите архитектуру будущего?
Вы знаете, когда я в 85 году поступал в аспирантуру, одним из этапов вступительного экзамена была клаузура на тему: «Архитектура будущего – жилой комплекс 2000 года» на средней Рогатке». И все рисовали небоскребы, отрицающие законы тяготения и климатические условия Петербурга. А я нарисовал квартальчик из четырехэтажных зданий с палисадниками. И тогда в приемной комиссии состоялся следующий диалог:
– Вы наверно не поняли задания, у Вас же было задание – «архитектура будущего».
– у нас в задании было написано «архитектура 2000 –го года», а я думаю, что в 2000-м году будут строить именно так, если речь идет о жилье».
Все поулыбались и я был принят в аспирантуру.
Я могу сказать, что сейчас у нас 2010 год, а думаем мы методологически абсолютно так же. Все понимают, что нужно строить жилье так, как построены лучшие образцы XIX и XX веков. Должно соблюдаться соотношение высоты дома и придомового пространства, жилое пространство должно быть сомасштабно человеку и т.д. Тем не менее, продолжает строиться не то, что всем хочется.
Что вы можете пожелать молодым специалистам, студентам? Времена сейчас тяжелые, кризис. Требования к сотрудникам возросли, трудно устроиться без опыта.
То, что сейчас человеку, заканчивающему институт, сложно начать собственную практику, это действительно так. Я считаю, что это, безусловно, хорошо. Микеланджело, например, в течение 30 лет растирал краски у Гирландайо, прежде чем был допущен до самостоятельной работы. Мне кажется, что никакого ущерба истории нанесено не было. Если бы Микеланджело с 15 лет начал писать, то неизвестно, что бы он в итоге написал.
Архитектура – вещь серьезная, она подразумевает ответственность и наличие опыта. Я чуть-чуть сочувствую разочарованию студентов, которые думали, что окончив институт, сразу станут великими. Но, если обратиться, к примеру, великого архитектора Корбюзье, то он начал самостоятельную практику лет в 40, и это нормально. Надо вначале поработать в профессии, а потом уже делать что-то свое.
Сейчас, правда, редко можно найти молодого специалиста без опыта работы. Я считаю это одним из положительных сдвигов, тем, что сближает нас с иностранцами. В Германии, например студент, после третьего курса уходит на практику. И эта практика не фиксирована, как у нас, а может занимать годы. Нас на прохождение практики распределяли в различные проектные институты, где всерьез мы не были никому нужны, да и они не были нам нужны тоже. Мы узнавали, как строятся отношения в проектном коллективе, но все же, практика носила достаточно формальный характер. За границей же студенты могут уйти на практику на несколько лет. Вернуться должны тогда, когда они чувствуют себя в состоянии сделать диплом. Во время моей стажировки у Отто Штайдле, я видел студентов, которые работали по три-четыре года. Это были взрослые люди «заматеревшие в профессии». Не имея дипломов, они уже были профессионалами своего дела.
В России пока ещё ситуация не совсем такая, но, почти все студенты на последних курсах уже работают. Поэтому у них у всех на момент окончания института какой-то опыт уже есть. Его надо просто углубить и развить. Но мы готовы это сделать!
Беседовал Дмитрий Кутузов (генеральный директор ООО “Миторра”).
